Сколько бед принесла Прибалхашью Капчагайская плотина не сосчитать никогда. После построении этого сооружения рук человеческих, за каких то 30 лет, с лица земли исчезли, выжженные беспощадным огнём, сами прибалхашские тугаи.  

  И следа не осталось от туранговых рощ, которые произрастали тысячелетиями в этой местности. Перед глазами до сих пор стоит сказочный светлый лес на песке, через который вилась грунтовая дорога, петляя мимо вековых стволов, рухнувших на землю, из за усталости жизни и ещё заставших при своей жизни саков, промышлявших здесь зверя. Вспоминается далёкий апрель, когда отец отправился на разведку новых мест, где можно разместить пасеку, и мы, переправившись на маленьком пароме через полноводную реку, ехали по полям, залитым разливом на десятки километров вдоль реки.

  Вода, после весеннего разлива, сохранялась по низинкам, иной год, до самой поздней осени, плавно испаряясь под горячим южным солнцем и защищая благодатную землю от пожаров. Весенний разлив предохранял эту местность и от всевозможных браконьеров, отрезая сообщение с городом с середины марта, когда лёд на Или становился уже хрупким и до начала мая, когда вода, спасаясь от суши, освобождала дороги и аэродром, на который приземлялись маленькие самолётики, прозванные в народе кукурузниками. И даже дамба насыпанная вокруг посёлка и аэродрома, местами сохранившаяся и по сей день, не каждый год могла удержать бешенный, многоводный, весенний напор разлива.

  В многочисленных озерцах, соединённых между собой, ручейками-протоками тысячи рыбов давали жизнь своим бессловесным потомкам, которыми кормились белые плавные пеликаны и стремительные чёрные бакланы. По королевски величавые серые и белые цапли, то и дело плавно перелетали из одного озера в другое.

  Всевозможные чирки, нырки, кряквы и лысухи сотнями сотен наполняли воздух предупреждающим кряканьем, для своих, ещё глупых и не разумеющих суровой правды жизни утят, призывая их держаться поближе к матери.

  Берега рек были переплетены какой то несусветной мешаниной из солодки, брунца, джингиля, шиповника, тамариска и раскидистых талин вперемешку с джигидинами усыпанными ягодами, к зиме становящимися прозрачными от пропитавшего их мёда и необычайно запашистыми и сладкими. Кое-где торчали цветки кускуды, в невообразимо-сильную жару выделяющие вонючий нектар, обладающий самыми целебными свойствами, но способный загубить своим зловонием целую качку мёда.

  Пробраться от реки, через этот сплошной, колючий забор, можно было только на четырёх конечностях по редким тропинкам, пробитым еликами и дикими свиньями к водопою. Именно здесь в 1939 году был убит последний Казахстанский тигр, и вид этот, исчез с лица земли навеки. Та же самая печальная участь постигла и знаменитую Илийскую маринку из здешних вод. Последнюю рыбку этого вида я видел, наверное, в году так 1974.

  Гордостью же этой местности всегда был красавец фазан, со своей скромной и тихой до неприметности, серой курочкой, высиживающей, дважды летом, по более, чем десятку фазанят за раз. Каждый вечер, на заходе солнца, и зимой и летом, и в дождь и вёдро, окрестности наполнялись цоканьем десятков петухов, взгромоздившихся на вершины джигидин, и сообщавших уходящему на покой солнцу, что они будут рады его встретить в грядущем завтра. Достаточно было отойти от лесничего кордона, где проживала вся наша большая семья, метров за 200, чтобы спокойно подстрелить пару, тройку этих птиц для пропитания.

  Дикие кабаны обитали в изобилии. За одним ушлым секачём, переохотилось пол села пытаясь отвадить наглеца от дальней кошары, где откармливали молодняк, но он ружьё чуял за сотню метров и благополучно избегал смерти, повергая в изумления пастухов, своей не умеренной любовью к силосу. Иногда окрестности оглашал жуткий крик камышового кота, уставшего слушать весь этот птичий гомон-переполох и сообщающего, кто является истинным властелином камышового царства, уходящего на добрую сотню километров в полупесчаные болота, протянувшиеся за двумя, тогда ещё полноводными Топарами.

  Почти в каждом дворе, кроме стога сена, лежала огромная куча сухого камыша, из которого местные жители, в основном женщины, на примитивных деревянных станках, вязали проволокой строительные маты для местного лесхоза. Этот район, также был основным поставщиком юртовой палки, рубленной из молодого тала, для Токмакского юртового завода. Добрая часть всех юрт Казахстана, сделана была, из леса моей родной местности, в Киргизском маленьком городке. И тот шанырак, который является символом нашего государства, вероятнее всего, должен был быть моим земляком.

  Земля та, жирно сдобренная плодоноснейшим илом, урожай давала, необыкновенный. Помню, как были мы поражены с отцом осенью, когда пришли выкапывать морковку, посаженную по алма-атинским канонам огородничества длинными рядками, с небольшим расстоянием между ними.   Морковь наша, достигшая невероятных размеров, срослась в сплошной единый массив и приняла какие- то фантастические формы, взаимопроникнув от тесноты места, одна в другую. Арбузы, сорта Милитопольский, купленные отцом, для пробы в Алма-Атинском семенном магазине, оказались с очень толстой коркой и огромными полуметровыми шарами, белели до глубокой осени, а закопанные в сено с наступлением холодов, пролежали до нового года, не теряя вкуса. Но непревзойдённым шедевром бахчевых, являлся местный совсем небольшой арбуз, иногда продолговатой формы, а иногда совершенно круглый, с миниатюрными совершенно чёрными семечками, которые, нами детворой, поедались обычно вместе с сахаристой, рассыпчатой и необыкновенно сладкой мякотью. Дыня культивировалась в основном сорта колхозница, большая часть плодов которой, от избытка сахара и вкуса, обычно лопалась. Помидоры росли сладкими, перцы горькими, луки слезоточивыми.

  И как резко изменилась природа после закрытия воды и начала заполнения водохранилища. Всегда полноводная вторая Топарка, вдруг летом превратилась в ямы с водой, которые соединялись тоненькими ручейками, бегущими от одной ямы к другой по мокрому песку, и глубиной эти ручейки были не более10 сантиметров. По этим ручейкам, сверкая спинными плавниками, вверх по течению, стремительно пробирались сотни сазанов, в поисках большой воды. Через саму же Или, по которой недавно ещё плавали баржи, к осени один отчаянный, пьяный местный житель на тракторе перебрался вброд. Большое озеро и три маленьких в посёлке пересохли до основания и местные жители, вынуждены были углубить их на несколько метров, чтобы грунтовые воды, наполняя котловины озер, могли использоваться для полива огородов. Сейчас никто из молодёжи и не помнит, что посёлок всеми своими огородами выходил к воде - слева от главной улицы к Топарке, а вправо к цепи маленьких озёр, соединённых между собой протоками. Озеро, водой которого школьники на летней практике всё лето поливали школьный огород и клумбы с цветами, так и называлось – Школьное.        

  Избыток воды давал жизнь буйной фауне, и весь посёлок утопал в зелени. Тут и там свечами высились пирамидальные, зелёные тополя и раскидистые карагачи, давая живительную тень аккуратным выбеленным домикам крытым шифером, часто камышом и изредка с плоскими земляными крышами поросшими травой со стенами из самана . Почти в каждом дворе был яблоневый сад. Летом после жары, жители центральной улицы поливали её водой от пыли. Обитатели всех соседних аулов гордились этим посёлком, называя его не иначе, как нашей маленькой Швейцарией. Сейчас даже следа не осталось от этих озёр, да и Топарка уже давным-давно не река, а просто большой арык, рассекающий маленький, тихо умирающий, пыльный посёлочек надвое.

  Все немцы подались в новую, более богатую и ласковую Родину, русские - кто в России, кто в городах, спасаются от сельской нищеты привнесённой нахлынувшей, как то враз, безработицей. Берега Или и Топаров самовыжглись беспощадным огнём до голой безобразности, оставив казахов-животноводов, испокон веков пасших здесь коров - без сена, молока, мяса и средств к существованию.

  И только сухие кусты перекати-поля, гонимые местным, ласковым ветерком, перекатываются в поисках счастья, по выжженной огнём и беспощадным горячим солнцем, полупустынной земле. А среди барханов, вместо озёр, когда то наполненных шумной, не умолкающей ни на мгновение жизнью, сухо блестит солью, толстая, безмолвная солончаковая корка, прикрывающая чёрное, местами влажное нутро ила, ожидающее малейшего дождя, чтобы превратиться в непроходимый бат-пак.